Володя ни за что не отказался бы от оруженосца, если бы дали ему
кого-нибудь другого.
... Володя даже его фамилии точно не знал. Голубков или Голубев. Или Голубкин. Аркашка. Полное имя для Аркашки оказалось, наверно, слишком длинным. Звали его просто Кашка. Он и в самом деле был как незаметная полевая кашка в траве — пройдешь и не увидишь. Может быть, в своем отряде, среди малышей, он и был чем-нибудь известен,
кто знает. Но Володя на него никогда не обращал внимания. Потому что посмотришь — и взгляду не за что зацепиться: выгоревшие волосы, стоптанные сандалеты, серенькие штаны на лямках да голубая выцветшая майка. Вот и весь Кашка. Хоть бы какой-нибудь значок на майку прицепил, или бы синяк заработал, или царапину какую-нибудь, чтобы знак отличия был. Да где уж ему! По деревьям он не лазил, на речку не сбегал, в драки не лез, в лагерных концертах не участвовал.
На линейках его не хвалили и не ругали, потому что ничего с ним не случалось…
Как только Володя увидел, какого оруженосца ему подсунули, он чуть не застонал. Побежал к Сергею и в упор спросил:
- Больше никого дать не могли? Да?
- А чем тебе Кашка не нравится?
- Боже мой! — с отчаянием сказал Володя. — А чем он может нравиться? Инфузория какая-то.
- Ну, не валяй дурака. Обыкновенный он мальчишка.
... - Беспомощный он, как кролик, — тихо сказал Володя.
Сергей взял его за плечи.
- Вовка, ты пойми. Никто же их не назначал, этих оруженосцев. Все ребята сами выбирали и сами договаривались. Ну , кто виноват, что тебя тогда не было?
... Володя вздохнул.
- Ну, пойми. Ведь я же не нянька, — сказал он проникновенно. — Мне же стрелять надо будет, а не нос ему вытирать.
- Ну и будешь стрелять. Не стони раньше времени. — Сережа досадливо отмахнулся и нырнул в пионерскую комнату.
- Юрка! — Володя с надеждой повернулся к Юрику Земцову. — Слушай, Юрка, давай меняться, а? У тебя ведь Мишка Зыков. Давай, ты мне Мишку, а я тебе десять наконечников и Кашку.
Юрик обалдело глянул на Володю.
- Мишку?..
- Пятнадцать наконечников, — безнадежным тоном сказал Володя. — Все из желтой жести. Как золотые. Я их для турнира берег. Ну, семнадцать… А?
Вот тогда-то Сережа и сказал, не выходя из пионерской комнаты:
- Работорговец! Человека меняет на какие-то наконечники! Догадался…

Переулок уже кончался, впереди горели фонари. Сережа опустил голову и тогда увидел троих ребят. А потом четвертого — он догонял остальных, спешил от закрытого киоска.
Они шли навстречу. В их ленивой и развинченной походке была скрытая угроза. Стасик остановился. И Валера.
— Это, кажется, Киса, — шепотом сказал Стасик. — Пойдемте назад.
Сережа ощутил в груди неприятный холодок. Но он подтолкнул Стасика в спину.
— Идите, не бойтесь. Что за Киса?
— Он в новом доме живет, его раньше не было. Он в седьмом классе учится, только не в нашей школе.
«Что раньше не было, я и сам знаю, — подумал Сережа. — Развелись всякие Кисы...»
— Киса — не тигр. Чего вы дрожите? — сказал он как можно беззаботнее.
— Он у ребят деньги отбирает, — объяснил Валера. — Он хулиган. По нему плачет колония.
— Идите, — сказал Сережа. И подумал: «Малышей не тронут. Не звери же».
Четверо неизвестных приближались. Самый высокий сказал тонким, но хрипловатым голосом:
— Остановитесь-ка. Дело есть.
— Ну? — сказал Сережа, и ему стало по-настоящему страшно.
Это был обыкновенный липкий подлый страх, от которого слабеют ноги.
— Скажи ему, Киса, — нетерпеливо прошептал самый маленький, чуть пониже Сережи. — Скажи...
— Денежки есть? — поинтересовался длинный Киса. У него получилось мягко, почти ласково: «денюшки».
Сережа не видел в темноте их лиц. Он различал только фигуры. Трое стояли тесной группой, четвертый чуть в стороне.
«Вот так, — подумал Сережа. — Опять их четверо. Это тебе не на совете других ругать за трусость».
Это не на совете... И не на фехтовальной дорожке, где противник — твой товарищ, а кругом строгие судьи... И не во сне, когда вражьи пули бьют в тебя безвредно, как дождевые капли...
«Эх, Нока бы сюда», — подумал он.
Страх не уходил. Но Сережа знал, что пусть хоть до смерти изобьют, а карманы выворачивать он не даст и не побежит без боя. Да и как побежишь, когда Стаська с Валеркой здесь?
Не бросишь.

... — Я столько смотрю и все удивляюсь. Вон те склянки с песком, они совсем небольшие, а песок из одной в другую сыплется и никак не кончается. Почему?
И все повернулись к камину, на котором среди статуэток и флаконов стояли песочные часы. Простенькие, как в аптеке Сумса. И вспомнили, что в самом деле мадам Валентина никогда их не переворачивала. А песку-то в верхней колбочке, кажется, всего на две минуты. Но бежит сухая струйка, бежит, падает на песочную пирамиду в нижнем стеклянном пузырьке, а та вроде
и не растет…
— Чертовщина, — сказал Кофельнагель и выбрался из-за стола. Шагнул к камину.
— Э, не трогай, — заерзал Хансен. — Мадам Валентина не любит, когда без спросу…
— Всего ты боишься. Молчи, а то жаба укусит. — Кофельнагель взял часы, перевернул, и… все открыли рты. Желтая струйка теперь била вверх. В тишине даже слышно стало, как шуршат
по стеклу песчинки.
Мадам Валентина появилась в дверях. Мягко шагнула к столу, опустила поднос, метнулась к Кофельнагелю и выхватила часы.
У рыцаря возле шкафа со скрежетом упала вдоль туловища и закачалась железная рука. Перестали свистеть не смолкавшие
до той поры канарейки. Мадам Валентина перевернула часы
и поставила на камин — как раньше. Строго сказала притихшим ребятам:
— А вот с этим, господа, не шутят…
— Простите, — забормотал порозовевший Кофельнагель. — Я…
— Иди за стол… Это осевой хронометр доктора Комингса. Величайшее изобретение, которое до сих пор не признают академики. Да-с… Ты, любезный Вилли, сейчас замкнул время.
В ма-аленькое колечко. Но кто знает, что могло случиться…
Хансен осторожно спросил:
— Но, кажется, ничего не случилось?
— Поживем — увидим… Допивайте чай и брысь! — Мадам Валентина за шутливой сердитостью прятала серьезное беспокойство. — Кристалл Мироздания не может расти в таком гвалте.
Лотик напоследок пихнул в рот дюжину леденцов, отер губы галстуком голландки и спросил:
— А что такое Мироздание?
— Вселенная, друг мой… Весь мир, в котором обитаем мы,
не познав смысла бытия. Все переплетение времен и судеб…

– Пора вставать, Рыцарь Оленя.
Я быстро натянул одежду.
– Умойтесь, Рыцарь Оленя, – опять прошелестел слуга. Он держал длинный медный кувшин и наклонял его над большим тазом.
Да что у них, до сих пор водопровод не изобрели? Вчера фонтан, сегодня кувшин… А может быть, это такой обычай, чтобы рыцари перед битвой умывались как в старину?
– Мыло-то у вас есть? – спросил я.
Слуга поклонился и протянул мне желтый увесистый кусок. От куска пахло горькой травой. Но все-таки это оказалось настоящее мыло.
Вода была холоднющая, но я вымыл лицо и шею. Этот плюшевый тип начал вытирать меня мохнатым полотенцем. Я вырвался… и вдруг вспомнил маму. Когда я учился в первом классе, она по утрам торопливо подталкивала меня к умывальнику, потом сама вытирала мне лицо и приговаривала: “Пошевеливайся же ты… Ну почему ты такой копуша? Опять опоздаешь в школу…”
Я коротко вздохнул: далеко-далеко мама и папа. И даже не догадываются, где сейчас их Женька.
Ну ничего! Разделаюсь сегодня со здешним драконом – и сразу домой…
– Вот ваше оружие, Рыцарь Оленя…
Слуга теперь держал на вытянутых руках прямоугольный щит, а на щите лежали блестящий меч и красивый медный шлем с гребешком из черной щетины.
Я взял меч. Он был длинный, но тонкий и не тяжелый. Как раз по руке. Я хотел помахать им, но постеснялся плюшевого зрителя. Примерил шлем. Он тоже оказался как раз для меня. Закрывал всю голову, шею, лоб, уши. А стальная стрелка защищала переносицу.
Щит был обит черной кожей, а на ней поблескивало выпуклое изображение оленя из какого-то зеленого металла. Надо же! Успели специально для меня сделать! Я просунул руку в плотные кожаные кольца. Щит оказался лишь немного тяжелей моего фанерного.
И вот я стоял в полном вооружении, прямо хоть сию минуту
в бой.
– Вы готовы, Рыцарь Оленя? – спросил слуга.